И  З       Ж  И  З  Н  И       П  О  С  Л  Е  В  О  Е  Н  Н  Ы  Х

М  И  К  А  Ш  Е  В  И  Ч  Е  Й

==================================================================

Автор: член Союза писателей России Леонид Вертель

Последнее время ходил и мучался:  надо ли браться за задуманное, стоит ли ворошить давно поросшее быльем - травой и будут ли интересны те дни и те события  хоть кому-нибудь из ныне живущих? А вчера вдруг понял, что все же есть человек, который хочет побывать в том далеком прошлом, хочет пройтись еще раз по тихим   улицам послевоенных Микашевичей.  И этот человек,  как легко догадаться,  сам автор.

Приехал я с родителями в тихое местечко, притулившееся своей южной окраиной к чугунке, сразу после войны, в сорок седьмом году, а покинул в пятьдесят седьмом. Вот о том десятилетии и событиях тех лет, свидетелем которых мне довелось быть, и пойдет повествование.

«Мой родны кут, як ты мне мiлы!

Забыць цябе – не маю сiлы…»

Встреча с родиной, с незабываемыми Микашевичами, произошла после моего отъезда  через много-много лет.  Я ехал на свидание с юностью, тревожась за судьбу своего «родного кута», потому что был наслышан о знаменитом «Граните», и боялся увидеть то, что довелось повидать в других местах с горными разработками.

Но мои страхи оказались напрасными. Местечко расцвело, превратилось в красивый опрятный город с цветами, широкими улицами, с современными многоэтажными зданиями. Я шел по главному местечковому «прошпекту»,  вокруг которого вертелась вся послевоенная  жизнь, и никак не мог поверить, что это она, улица Ленинская. У меня появлялось желание стать на колени и, расковыряв каким-нибудь долотцом асфальт,  удостовериться, на месте ли знаменитый брук, который мы с дружками так старательно шлифовали, то изношенной донельзя обувью, то голыми пятками. Однако родная школа, многострадальный костел, старый кинотеатр и памятник на площади Коржа, не оставляли сомнений -- это она, главная сухопутная река моей юности.

И это ничего, что нынешние жители Микашевич, приобщенные к клиповой культуре, иногда позволяют себе сокращенное название  –   Микаши. Я знаю, такая «укоротка» в угоду моде не со зла, в ней нет обидной начинки. И ещё я знаю, что каждый из нынешних «продвинутых блогеров», сидящих с головой во всемирной паутине,  этот кусочек Полесья никогда не забудет. Как не дано его забыть и пишущему эти строки.

ЖИТЕЛИ

Человек так устроен, что ему всё время приходится сравнивать. Этот инструмент познания работает в нас помимо нашего желания, порой на подсознательном уровне. Вот и я, разглядывая изменившееся местечко, краем глаза всё время держал в поле зрения его жителей, подглядывал за ними, пытаясь ответить себе на вопрос: похожи ли они на тех, которых я знал здесь раньше? Такие ли они?

И чем дольше я бродил по знакомым местам, чем глубже моя память уносила в далекое прошлое, тем явственнее чувствовал, что я среди своих, среди приветливых, скромных, трудолюбивых палешуков. Только значительно лучше одетых, лучше кормленных и ухоженных. И еще не мог я не отметить, на улицах, в отличие от послевоенного времени, совсем не было вылинявших застиранных гимнастерок, не спотыкался глаз о пустые рукава, заправленные под ремень за ненадобностью, и не слышно было костылей, стучащих  в дощатые тротуары, и в души тех, кому повезло, кто шел на своих двоих.

Уже покинув Микашевичи, повзрослев, я много раз мысленно возвращался к ушедшим временам, пытаясь понять, кем были жители  того местечка? Не помню точных статистических данных, но порядка 5-6 тысяч в районном центре (а это был уже райцентр!) тогда проживало. И на эти совсем не впечатляющие цифры  можно было насчитать целых три кладбища. Одно -- за железной дорогой, со стороны Песчаник, там находилось главное или православное кладбище. Польское (католическое) примыкало к тракту на Ленин, сразу за Рудней. И по дороге на аэродром (песчаный пустырь) приютилось кладбище еврейское (иудейское). Будучи в самом любознательном возрасте, вместе с друзьями мы облазили все три со всеми закоулками и памятниками, рассматривая фотографии, пытаясь понять кое-какие надписи, особенно на польском языке. Еврейское было для нас слишком таинственным и непонятным.

Нетрудно догадаться, что три автономных кладбища предполагали и проживание трех диаспор. Но новых захоронений на польском и еврейском кладбищах не было. Можно было подумать, что поляки и евреи съехали с тех мест. Но объяснение видится в другом: Советский Союз только что победил, титульная нация государства -- русские, были на коне, и все национальные меньшинства смирились с ситуацией, махнув рукой, мол, какая разница, где лежать в земле -- по одну сторону железной дороги или по другую?

У меня осталось впечатление, что евреев в Микашевичах проживало примерно столько же, сколько и поляков. Они ютились довольно компактно в районе ул. Болотной. Там же проживали и мои приятели: два брата Марик и Борис Шульманы. Я бывал у них и видел, как им жилось без отца с мамой Фаиной Моисеевной, преподававшей в нашей школе математику. Видел-то видел, но только, много позже, до меня дошло, чего стоило моим сверстникам-сиротам, выжить в те невероятно голодные послевоенные годы. У нас в доме тоже с трудом сводили концы с концами, но у нас был отец, дошедший до самого Берлина и вернувшийся с руками и ногами.

Уцелевших взрослых мужчин евреев было мало. Помню портного Латуху, сапожника Крусса, зав.мага Кацмана, преподавателя истории Кисина, старьевщика Писаревича. Здесь позволю себе небольшое лирическое отступление.

Как и все старьевщики, Писаревич  ездил на телеге и собирал тряпье, металлолом, кости, одним словом, вторсырье. Собранное обменивал на дефицитные нитки для вышивания «мулине», иголки, рыболовные крючки и прочие желанные мелочи. Тряпье сдавали в основном хозяйки, металл иногда мужики, а нам, неимущим, оставалось промышлять костями. Не знаю почему, но их было по ольховым кустам вокруг местечка довольно много. И вот однажды, глядя на собранное сырье для мыловарения, у кого-то из нас появилась идея. Не знаю, был ли крик «Эврика!», но идея была что надо – утяжелить мослы для сдачи. В трубчатые кости мы натолкали глины и с другой стороны закупорили костями меньшего диаметра.

Можно только представить, что о нас подумал видавший виды еврей, увидев такие оригинальные детали скелета! Но старый мудрый Писаревич и глазом не моргнул. Он, как ни в чем не бывало, взвесил на своем безмене наше «добро» и расплатился сполна. Мы ликовали!

Спустя какое-то время, когда я уже учился  в старших классах, сын старьевщика Лева рассказал, как отец смеялся  в тот день  за ужином, вспоминая хватких пацанов с Рудни. Впрочем, чуть раньше мы и сами докумекали, что в безмене с его еле видными рисками мы не понимали ни белмеса, и, скорей всего, с отцом Левы у нас получилась в итоге наичестнейшая ничья.

Поляки жили не так концентрированно, но и у них были свои «места». Больше всего их было в фабричном поселке. Наверное, объяснение этому простое, именно они больше других сохранили связь с фабрикой, выпускавшей при Польше в Микашевичах фанеру. Кроме Владека Пронько, эмигрировавшего потом с семьей, хорошо запомнились Подомацкие, Гневчинские, Высоцкие, Фицнеры и семья Каминских.

Семью Каминских, как и Шульманов, вспоминал и вспоминаю всякий раз, когда кто-то начинает стенать о своей тяжелой жизни. Не видели люди настоящего горя! У Каминских, живших на Рудне, тоже была безотцовщина, одна мама. А детей – трое! Сын Фредек, младшая дочь Нина и старшая, моя одноклассница – Алла. Как они выжили – ума не приложу! Но какие они были все аккуратисты. Казалось, шляхетность в хорошем понимании этого слова пропитала их насквозь. И в доме у них было совсем не так, как у нас – полешуков.

Однажды, уже совсем взрослым, довелось побывать в Логвощах (отец родом с тех мест). И вот, ожидая поезда на Случи, я не выдержал и спросил: « Интересно, чем объяснить, что у всех такие безобразно страшные туалеты? Да и у нас на Рудне был почти такой же». Помню, отец стушевался и ответил: «Не знаю, сын, сам понять не могу!». А те дома, где жили поляки, можно было бы почти все вычислить по одним туалетам.

Меньше всего в Микашевичах жило русских. Судя по тому, как они смешно говорили крюк и тряпка, вместо крук и трапка, приехали они сюда недавно. Вот почти исчерпывающий список «русачей» того временя: Рогожины, Макеевы, Вороновы, Романовы и Козинцевы. Был, правда, еще один ухарь с многозначительным прозвищем «Чайная», но его фамилию знали, похоже, только в милиции. Он все время пропадал в чайной, выполнявшей функцию послевоенного ресторана, и его самого, и всех остальных вполне устраивало само прозвище.

Вспоминая своих земляков, хочется отметить, что жили в те времена дружно. Никаких серьезных конфликтов не было, а если и пересекались чьи-то интересы, то всё решалось как-то без шума, по-доброму. Наверное, в то время и не могло быть по-иному. В душе каждого еще звучала радостная музыка Победы, и каждый, веря в счастливое будущее, готов был первым протянуть руку дружбы и помощи.

Написав, вспомнил, что у нас сейчас за окном, и стало грустно. Прислушайтесь, какая сегодня музыка в наших душах?  Не воинствующие там-тамы…?

ЛЕСОЗАВОД

Каким-то чудом Микашевичи во время войны почти не пострадали. Единственной отметиной, которую немецкое нашествие здесь оставило, было полуразрушенное здание  кинотеатра, подорванного партизанами. Других следов, повторюсь, не было.  Не оказался разрушенным даже лесозавод. Его пилорама, силовая установка, узкоколейки и водные коммуникации – канавы, бассейны и шлюзы всё было в рабочем состоянии.