Г.К. - Что происходило после побега?

Г.И. - Немцы сразу объявили по всей округе, что за каждого пойманного еврея, живого или мертвого, будет выдана награда - мешок муки и десять килограммов сахара, и началась тотальная облава, в которой кроме немцев, литовцев-карателей и белорусских полицаев, участвовали многие местные крестьяне, польстившиеся на эту муку и сахар. Все кинулись за нами в погоню. Беглецы до начала преследования имели фору по времени, где-то часов восемь, но сколько может пройти изможденный голодом и каторжным трудом до предела человек, ночью, в незнакомом лесу? В любую сторону, куда не пойдешь - все равно смерть. Некоторые, не зная местности, в темноте сделали круг и к утру снова вышли в район лагеря, где были схвачены и расстреляны. Когда наша группа, уже смешавшаяся с другими беглецами, бродившими в поисках спасения в лесах, все-таки дошла до партизан, то партизаны, отобрав к себе всего нескольких человек, сказали остальным - "Дальше спасайтесь, как сможете", и ушли в темноту. Группы беглецов рассыпалась на более мелкие, каждая уходила в свое выбранное направление.

В кольце облавы бродили группы евреев по 5- 10 человек, в надежде уйти подальше от этих проклятых мест. На третий день после побега я совершенно случайно нтнулся в лесу на своего младшего брата Израиля, который находился в невменяемом состоянии, был в шоке. Во время побега Израиль попал под пулеметный огонь из ДОТа, на его глазах были убиты десятки человек, и его психика в какой-то момент надломилась от увиденной жуткой картины. Сам он уцелел под пулями, скитался в лесу один и питался ягодами. Он с трудом меня узнал, был в помутненном сознании, отказывался идти со мной, и мне пришлось вести его за собой на ремне. Мы уходили от облавы вчетвером: я, брат, мой земляк и товарищ Борис Гинзбург, с которым вы уже встречались, и Гольдман.

У меня и у Бориса были ножи. Решили идти по партизанским следам, по хуторам. По дороге нашел фляжку, которая в темноте своим силуэтом могла сойти за гранату, так ночью подбирались к крайней хате на хуторах, я долбил этой фляжкой в окно и кричал - "Давай хлеб, а то сейчас гранату в дом брошу!". Шли вдоль железной дороги, и в районе станции Ловча увидели в темноте группу спящих полицаев, человек пятнадцать, лежавших кругом на земле в своей черной форме.. Говорю Гинзбургу - "Давай подползем и перережем ближних, схватим оружие, а затем убьем остальных, сколько успеем". И тут мой брат стал громко протестовать. Кто-то из полицаев услышал его голос, проснулся, и кричит соседу по-польски - "Антек! Там кто-то прячется!". Мы побежали назад к железной дороге, а по нам стали стрелять полицаи, но никого не задело. Ушли в лес, стали снова высматривать следы партизан, Гинзбург налево, я направо, но ничего не обнаружили. Возле деревни Пужичи переправились через реку, а навстречу нам идет местный белорус. Спрашиваем его - "Немцы и полицаи есть в селе?" - "Нет. Идите спокойно". На мокрой земле заметили следы подошв от немецких сапог, и мы подумали, что, возможно, это прошли партизаны. Мы двинулись по следам, перед нами поле, а в кустарнике, спиной к нам, лежат девять партизан и наблюдают за деревней. Мы подошли сзади вплотную, они нас не заметили, и когда я их окликнул , то вся группа моментально обернулась и направила на нас оружия - "Стоять! Кто такие?!"

Я сказал по-русски, что мы евреи, бежали из концлагеря в Ганцевичах, что мы комсомольцы и хотим воевать, попросил - "Возьмите нас к себе! Мы все, что надо выполним!", а они рассмеялись в ответ. И тут старший из них говорит нам - "Идите в село, на мельницу, узнайте, сколько муки скопилось и когда собираются ее вывозить. Да не бойтесь, там немцев нет! Как задание выполните, тогда решим, взять вас к нам или нет". Стало понятно, что партизаны решили от нас просто отвязаться.

Но теплился какой-то лучик надежды, а может, действительно, проверят, на что мы способны и возьмут к себе?... Пошли с Борисом вдвоем вперед, а брата и четвертого товарища, пройдя несколько сотен метров, мы решили оставить в поле, сказали им затаиться, так надо, если убьют, то пусть только меня и Гинзбурга, а не всех четверых.

К селу подходим, оставалось метров двести до крайних домов, а в селе уже поднялась суматоха. Мы видели вооруженных людей бегущих к нам навстречу ... Но идти то надо, а как иначе доверие у партизан заслужим... Прошли еще сто метров, и тут поднялась стрельба. По нам стреляют... У меня на плечах было наброшено одеяло, так его прострелили в трех местах. Мы побежали по полю зигзагами, в рощу, сделали крюк в сторону, но когда вернулись на то место, где оставили брата и Гольдмана, то никого не обнаружили. И партизан мы тоже не нашли. Стало смеркаться, и я с Борисом ушел вглубь леса по партизанским следам. Погони из Пужичей за нами не было. А утром мы нарвались на тех же партизан, сами вышли на них. Старший подошел, похлопал меня по плечу - "Молодцы!". Я спросил его - "А где мой брат?" - "Уже в нашем лагере. Я слово держу, обещал вас к себе взять, значит пойдете со мной". ( На самом деле мой брат спрятался на одном из хуторов, и я вскоре его сам нашел). Мне, прямо на месте, дали обрез винтовки, ленту в которой было восемь патронов и четыре гранаты. Борису тоже дали гранаты.

Я сказал старшему, что готов первым идти в любой бой, на что он ответил - "Хорошо, там посмотрим". Двое суток мы шли до отряда, по дороге мне и одному партизану довелось на одном из хуторов обнаружить одиночного немца, который спрятался в сарае.

И мы сожгли этот сарай вместе с немцем....

Когда шли в партизанский лагерь, то наткнулись на группу евреев, таких же, как и мы, бежавших из Ганцевичей. Они с завистью смотрели на нас, но я не мог сказать старшему партизану, мол, "вы их тоже возьмите, иначе они погибнут". Кто бы меня послушал?

И то, что меня и Гинзбурга, безоружных, партизаны взяли к себе, так это просто везение. Старший из партизан оказался начальником штаба отряда и "скрытым" евреем. Бывший летчик, лейтенант Удовиков. И чтобы там сейчас не писали, что он был "чистый белорус" и отчество у него "Карпович", я то точно знаю, что Удовиков был еврей и что он пытался в силу своих возможностей хоть как-то помочь своим несчастным соплеменникам, обреченным на гибель... И не будь он евреем, я не уверен, чтобы в тот день партизаны взяли бы нас с собой... Пришли в партизанский лагерь, где бойцы были размещены в шалашах, и Удовиков повел нас к командиру отряда, к Герасимову.

Г.К. - Что это был за отряд? Кто составлял его костяк?

Г.И.- Командовал отрядом бывший старший сержант Красной Армии Мишка Герасимов. В начале войны он попал в плен, и когда из лагеря военнопленных в Бяла-Подляске был совершен массовый побег - 3 000 пленных одновременно бросились на пулеметы и на ряды колючей проволоки, то Герасимову удалось уцелеть во время этого побега и с группой выживших товарищей переправиться через Буг, уйти на восток и добраться до пинских лесов. Здесь Герасимов решил перейти к партизанской борьбе, объединив вокруг своей группы других красноармейцев: "окруженцев" и бежавших из разных лагерей. Таких, летом сорок второго года, в отряде было человек пятьдесят. Другая, вторая по численности группа партизан отряда состояла из профессиональных уголовников, сидевших до войны в Брестской тюрьме. Это были одесские, киевские и харьковские воры, перебравшиеся на бывшую территорию "панской Польши" в 1940 году, вскоре после присоединения западных земель, в надежде "потрясти буржуев". Уже 22-го июня немцы их выпустили из тюрьмы, они дружно осели в Бресте и снова принялись воровать и грабить. Но у немцев "порядок есть порядок", и после того, как немцы расстреляли несколько уголовников за разбой и грабежи, "шлепнули на месте", вся эта воровская шобла подалась в леса, решив отсидеться подальше от немецкой полиции, и со временем присоединилась к отряду Герасимова. Так и получилось : половина отряда - "зеки"-уголовники, вторая половина - "кадровики РККА". Летом сорок второго в отряде насчитывалось всего чуть больше ста человек, и местных белорусов среди них было меньше десятка. Большинство партизан-"кадровиков" были русскими по национальности, но был один кавказец, несколько казахов и узбеков , несколько украинцев, один прибалт, и человек пять евреев из красноармейцев-"восточников", старавшихся скрыть свою национальность, например, как парень по фамилии Каплун или наш отрядный оружейный мастер... Отряд был поделен на четыре взвода, которыми в тот период командовали: 1-м - Семенов, 2-м - Кокшин, 3-м - партизан по прозвищу "Пушкин", а фамилию четвертого взводного я сейчас постараюсь вспомнить...

Со временем наш отряд по численности разросся до бригады, Мишке Герасимову приказом с Большой Земли присвоили звание подполковника и назначили комбригом, и командование нашим отрядом принял на себя Кокшин. В этом отряде мне довелось провоевать свыше полутора лет, быть разведчиком и минером-подрывником .

Но был период, что я ушел из отряда Герасимова и присоединился к еврейскому партизанскому отряду Боброва.

Г.К. - В налете на Ваше родное местечко Ленин Вы принимали участие?

Г.И. - Поскольку я был местным, то в операции по захвату Ленина меня назначили связным-проводником. И поверьте, это был для меня очень тяжелый день. Вернуться в родное местечко, заранее зная, что вся твоя семья уже расстреляна и лежит в могильном рву на окраине, ... это не просто. Но мы отомстили палачам. Гебитскомиссар от нас чуть не ускользнул. Когда окружили его дом, то внутри его не заметили, и мы подумали, что эта сволочь успела сбежать, но все же мы его обнаружили и убили.

Г.К. - По накалу боев осень сорок второго года была самым тяжелым периодом для Вашего отряда?

Г.И. - Трудно определить, какой период был самым трудным и кровавым.

Например, бои в блокаде зимой и весной 1944 года в районе Днепро-Бугского канала были для нас тяжелейшими, мы потеряли там очень многих бойцов.

Да и до этого, помимо обычных боев, отряду пришлось вжвать и сражаться в двух крупных немецких блокадах, когда немцы пытались тотально истребить партизан в Пинских лесах. Как вспомню... Нас загоняли в болота, и мы шли по горло в воде, по топям, на прорыв из окружения. Но осенью сорок второго бои следовали один за другим, передышка наступила только в декабре. А так, каждый день новые задания. Никогда не забуду, как еще до атаки на Ленин, мы штурмовали станцию Синкевичи. Бойцы моего взвода окружили здание железнодорожного вокзала, но немцы нас заметили и открыли огонь, забаррикадировавшись внутри вокзала. Партизаны подползли к окнам и забросали обороняющихся гранатами. На рельсы положили шпалы, чтобы не дать уйти со станции ни одному из стоящих на путях эшелонов, а по нам остервенело стреляют со всех сторон. Добрались до первого паровоза, а на нем машинист, местный белорус, спросили его - "Что везешь?", а он говорит нам, что весь состав состоит из вагонов с боеприпасами, и только в трех последних вагонах находятся немецкие солдаты - "живая сила". Мы подожгли вагоны со снарядами, боеприпасы стали рваться вдоль всего состава, и тысячи осколков смертельным веером накрыли все вокруг, задевая и нас, и отстреливающихся немцев. Среди нас был партизан, еврей-"восточник" по имени Борис, мужчина средних лет, бывший научный работник, очень умный и смелый человек , всегда искавший книги в захваченых селах . Ему осколком распороло живот, кишки вывалились наружу. Бориса отнесли в сторону. Он лежал на земле, и не терял сознания.

Я стоял рядом с ним, кругом настоящий ад - все горит и взрывается, и не знал, как мне помочь тяжелораненому товарищу. Подошел к нему наш командир Мишка Герасимов, склонился и сказал - "Прощай, Борис. Ты свое за Родину уже отвоевал", обнял его, потом встал и выстрелил Борису в голову из пистолета, прервав его невыносимые муки...

Мы отходили в лес, оставив за своими спинами горящие развалины, еще недавно называвшиеся железнодорожной станцией Синкевичи, и мне было трудно совладать со своими эмоциями, вроде и радовался, что сегодня лично несколько немцев и полицаев убил, отомстил за своих, но почему-то переживал, что мне снова пришлось стрелять в людей... Но прошло совсем немного времени, и мое сердце полностью ожесточилось и превратилось в камень, по отношению ко всем, кто находился не на нашей стороне.

Г.К. - Вы в отряде были минером-подрывником, и на Вашем личном счету 7 подорванных и пущенных под откос эшелонов противника. Цифра немалая. Расскажите об этом аспекте "своей партизанской войны".

Г.И. - Главной проблемой для подрывников было незаметно подойти к полотну железной дороге, и после подрыва уйти без потерь. Немцы тщательно охраняли магистраль, на безлесных участках были оборудованы ДЗОТы и пулеметные блок-посты для контроля подходов к железной дороге. Вырубался лес вблизи от полотна, немецкими саперами "для нас" ставились мины-сюрпризы или заграждения из колючей проволоки, также заминированные. Устраивались ловушки с сигнальными ракетами. Постоянное патрулирование на дрезинах и пешими патрулями, перед воинским эшелоном могли пустить цистерны с балластом или "ложный состав". Так что, "скучать в засаде и зевать" нам не приходилось. Мины мы подрывали проводом или бикфордовым шнуром, и поэтому, приходилось всю ночь лежать рядом с рельсами и "ждать своего эшелона", а в десяти метрах от тебя в это время шагают "взад-вперед" немецкие патрули. Работа подрывника требовала стальных нервов и выдержки. Во второй половине сорок третьего года из Москвы стали присылать мины-магнитки, и мины нажимого действия , примерно 25 сантиметров длинной , замаскированные под кусок дерева, и если паровоз "наезжал" на такой заряд, то мина срабатывала и состав летел под откос. После каждого взрыва, по нам и по всем окрестным лесам открывался бешеный огонь, немцы организовывали облаву, нас загоняли в болота, накрывали группу подрывников минометным или пулеметным огнем. На одной такой операции мне осколок мины попал в ногу, мы забрались в непроходимую топь, переждали обстрел, и когда выползли на какой-то болотный островок, то я увидел, как осколок "выпал" из раненой ноги... У нас в отряде была своя мастерская по изготовлению мин, которые получались не хуже заводских, но были случаи, когда наши подрывники, проверяя мину-самоделку, взлетали на воздух, подрывались на "собственном изделии".

Несколько раз мимо нашего отряда в 1943 году проходили "московские" подрывники, группы диверсантов с Большой Земли, но они действовали самостоятельно и в нашем лагере не останавливались.

Г.К. - Чем Вы были вооружены?

Г.И. - У меня, после обреза, врученного при первой встрече с партизанами, следующим оружием был танковый пулемет Дегтярева с диском на 64 патрона. С ним я никогда не расставался. Потом убил как-то немца-офицера, снял с него пистолет, и он всегда был при мне. Ну, и, конечно, были гранаты и штык.

Г.К. - Если отряд почти наполовину состоял из бывших бандитов и уголовников, то как Герасимову удавалось поддерживать дисциплину в отряде?